История о водителе
Санкт-Петербург город невообразимых контрастов, город, где сочетаются блеск и роскошь былого имперского величия, сталинские угловатые дома, хрущевские малоэтажки, панельные новостройки и шикарные бизнес центры, роскошные рестораны и уютные прокуренные до одури пабы.
Город, где практический за каждой темной парадной и за каждым разводным мостом, над холодной и равнодушной Невой, скрывается своя тайна. И может показаться, что он до сих пор живет и дышит тайнами дворцовых переворотов - порой может почудиться, что до сих пор, темные залы Зимнего Дворца скрывают вкрадчивый, заговорщический шепот изменников.
Город дышит долгими блокадными зимами и разговаривает гулом сирен. Иногда, кажется, что вот так, как-то невзначай завернешь за угол и а тебе на встречу вдруг выскочит молодой юноша во фраке и отутюженной до хруста, белой – на французский манер, рубахе. Здесь, в слезах и отчаяние жег свои рукописи мистический Гоголь, а Достоевский боролся с обуявшими его «Бесами». А, на одном из этажей «Аглетера» пустил себе пулю в лоб трепетный и разгульный Есенин. Город пережил кровавую революцию и долгие, голодные военные месяцы.
Есть места, названий которых не знают и люди, имена которых скрыла история – неизвестные герои, оставившие свой след, пусть даже не самый заметный, но настолько неоценимый. Легенды про них ходят разные…
Неизвестный герой на «Дороге жизни».
Январский день 1942 года, Петербург утопает в снеге, умирает от голода и стонет. На ледовой «Дороге жизни», посередине промерзшего Ладожского озера, напрочь заглох, безнадежно промерзший двигатель военной полуторки. Водитель судорожно пытается оторвать руки от заледенелого руля, и с ужасом понимает, что и они совсем и окончательно обморожены. Тогда он, каким-то неимоверным способом взял, и облил их бензином, окоченелыми и непослушными пальцами чиркнул спичкой… и своими горящими руками, как факелами, стал отогревать двигатель, в надежде доставить несколько мешков муки умирающим ленинградцам…
До сих пор не известно ни судьбы, ни имени этого человека. Но можно предположить, что именно из этой, доставленной муки, пекли страшные «сто двадцать пять блокадных грамм…».
Comments: